Oleg, 50 - 17 февраля 2010 13:44

...
Ночь звала и манила своими загадками, но из дома выходить не хотелось. Пришедшая в последние дни оттепель настроения не добавляла, да и качество дорог не улучшала. На улицах, в первобытном диком состоянии громоздились горы, горки и просто сугробы. Снег был ноздреватый, иногда покрытый коркой окрепшего наста. Душевное состояние положения дел в природе, отнюдь, не повторяло. Внутри было холодно и глухим эхом от стенок этой, промерзшей во всю свою окаменевшую толщу, темной пещеры откликалось каждое упоминание о человеческих чувствах, пришедших извне, металось в поиске своего места и терялось в промерзшей толще тоски ...
Он сидел, глядя, через покрытое хитроумными иероглифами морозной вечности окно, на суету эмоций и чувств на улице. Вот идет влюбленная парочка, мучая на морозе букетик тюльпанов, трепетно прижимаемый девушкой к своему телу, в надежде защитить от неминуемой гибели. Вот мама ведет домой дочь, которая хочет прокатиться по неимоверно скользкой горке, а, отнюдь, не выслушивать мамины нравоучения о поведении в обществе. Вот пожилая пара, поддерживая друг-друга, переходит дорогу ... они так нежны и бережны, каждый, по отношению к своему партнеру, что вспышка вызывает непродолжительное помутнение картинки.
Мир продолжает жить, в мире бурлят эмоции, живут люди, встречаются, расстаются, влюбляются, для кого-то эта ночь вспыхнет фейерверком красок, кого-то погрузит во тьму грустных раздумий и только для него все будет, как прежде, как последний год - серым, холодным, чужим. Все изменилось после ее слов ... таких безобидных, но таких ранящих, когда сердце любит. Эти слова унесли от него последние эмоции, проснувшиеся-было с ее появлением, застлали его небо еще более плотными, чем прежде тучами. Мир снова стал мертвым. Ему не было места в этом мире. Он был неуместен в этом котле эмоций, как айсберг, посреди африканской пустыни. Два слова, всего два слова, произнесенные ее нежными и такими теплыми губами, повергли все его естество в серую и холодную пропасть безразличия: "Будем друзьями ...".
Город продолжал жить. Она продолжала жить, даже не догадываясь, как сильно умеет ранить. Когда она звонила, он, собрав в кулак всю свою волю и остатки воспоминаний об эмоциях, изображал радость и хорошее настроение, при общении с ней. Но это приводило лишь к тому, что, после разговора, его эго еще глубже проваливалось в серую мглу. И однажды - пришел момент, когда его эмоции достигли дна пропасти и окончательно замерзли. Он не отвечал на ее звонки, не хотел видеть никого из немногих, оставшихся с ним, друзей, отключил интернет, телефоны, телевизор. Он пытался умереть ... тихо и незаметно. Иногда кто-то звонил в дверь, он вздрагивал, но даже не делал попытки встать и узнать, кто приходил. Он много пил, много курил, практически не ел, забыл что такое сон, лишь иногда, от крайней степени опьянения и усталости, проваливаясь в забытье.
...
Там было тепло, в том июле, где он встретил ее, где к нему вернулась вера в мир и солнце, где растаяли его эмоции. Он видел море, которое принес ей в ладонях, слышал ее смех, звенящий словно ангельские колокольчики, ощущал ее тепло, зябким утром перед рассветом, и тонкий ароматы ее, мокрых от морской воды, волос и кожи, алый рассвет и обжигающее все их естество чувство - ЛЮБОВЬ. Казалось это будет вечным ...
...
Серое холодное небо потемнело с невероятной скоростью, холодало, люди тороппились спрятаться в уютных, ярко освещенных жилищах, появились первые грязно-желтые пятна уличных фонарей ... наступило его время. Он оделся и вышел на улицу. Здесь уютно, теплее, чем у него внутри. Он бесцельно бродит по улицам, огрызаясь время-от-времени от подкатывающих милицейских патрулей. Неизменная бутылка бурбона в руке, сигарета в зубах, легкий свитер на голое тело и тонкая куртка, несмотря на крепкий мороз. Многие патрули уже узнавали его, не единожды получив достойный отпор, они предпочитали получить свою порцию бурбона и не разговаривая долго, чему он был несказанно рад, двигались дальше ... Он уходил от мира, не в силах уйти от себя ... он не хотел жить, просто не видел смысла продолжать эту бездарную комедию.
...
В какой-то момент он ощутил холод. Бурбон закончился, сигареты - тоже. И ноги сами принесли его на порог какой-то забегаловки.
Самым ярким пятном в замызганом интерьере второсортной "наливайки" был колоритный бармен, по внешнему виду - откуда-то из горных краев необъятного пространства пост-СССР. За одним из четырех столиков мирно дремал, уронив голову на руки какой-то молодой гопник в куртке "а-ля R-n-B" с бритой головой, безрезультатно будимый девушкой в боевой раскраске индейцев племени маори и голосом, напоминающим их-же боевой клич, за вторым - мирно ужинали вторым, судя по количеству пустых бутылок, литром "гаряченького" стайка из двух бомжей и дамочки, по виду им под стать, за третьим сиротливо возвышался амбал с красным лицом и в дорогом кожаном пальто - алкоголя перед ним не наблюдалось, только чашка с дымящимся кофе и мобильный телефон моделью не из дешевых, поэтому причина его краснолицости была неясна, как и причина, приведшая его в столь поздний час в такое место. И лишь один столик, в самом малоосвещенном и дальнем от входа углу - был свободен.
Дрожа всем телом, толи от холода, толи от резкого прекращения подачи алкоголя и проявляющейся трезвости, он прошел к свободному столику и плюхнулся на стул. Напрягая затуманенные алкоголем зрительные рецепторы он, достаточно громко для столь тесного помещения, произнес с анекдотичным кавказским акцентом, целясь словами в кавказца за барной стойкой: "Ара! Бурьбон! Ляки стряйк! Каофе! Пажьрать как сибе! Два стакана!".
Каково было удивление, когда через нескол

• 
• 
•